— Экие вы. Как догадались?

— По запаху. От вас пахнет овчарней. И топаете вы громко — все кусты, наверное, переломали…

— Вот оно что… А у нас на деревне совсем нет овец. Зато есть коровы, мои любимицы. Ни ссор у них, ни грызни. Знай жуют себя траву и жуют. Благодать.

7. Серый

— Вы — армейцы, — Лучик, похоже, их не боится. — Вас наняла пророчица? Чтобы закончить то, что начнёт Очищение? Или продолжить — в случае его неудачи?

— Не волнуют меня никакие чищенья, беляночка. Нам посулили звонкую монету за жаркое из конфедератов. Деньги нужны завсегда.

— И ради них вы убьёте?

— Ну да. Наши предки, прежние армейцы, так часто делали. Ремесло прародителей, традиция!

— Наёмничество. Понятно.

А? Пока я осмысливаю новое для себя выражение, первый армеец спрыгивает со своей стальной повозки и с хрустом потягивается.

— Ехали три дня, — заявляет он внезапно утомлённым голосом. — Жравши одни сухари. Красавица, будь ласка, принеси что-нибудь пожевать. Горяченького. Чтобы разогреться, так сказать, перед тем самым… А братишку своего отправь к карге. Дрыхнет она, что ли?

— У меня есть предложение. Я заплачу вам вдвое больше, чем пророчица, если вы вернетесь обратно.

Стук его изумлённо щелкнувшей челюсти слышен, наверное, на всю деревню.

— А ты кто здесь, красавица? Местный казначей, что трясёшь деньгами? Или дочь какого-нибудь богатея? И не боишься, что этим навлечёшь на себя недовольство? Нам ведь тоже проблемы не нужны. Раз договорились — сделаем. Ну, а как за невыполнение обязательств карга нашлёт на нас мор? Северные все от него повымерли. Мы — не хотим.

— Втрое. И сделаете вид, что сбились с пути.

— Что-то мне не верится, что у тебя столько монет. Сначала хочу их увидеть. Звон-звон, покажи.

— Вот, — Лучик стучит ногтём по металлу своего огнестрела. — И ещё три таких же. Там, в деревне, у моих друзей. По существу говоря, они стоят гораздо дороже. Да вы, я полагаю, это и без меня понимаете.

Армейцы — солдаты. Те, кто знает толк в оружии лучше, чем какое-либо иное племя. Человек молчит, наверняка разглядывая, размышляя и прицениваясь. Его спутники не встревают.

— Зверь на вид. Равк, хищник… Но вид — одно, сила — другое. Увижу, как стреляет, скажу, что придумал.

— Это легко. На ком показать?

— Только не на нас! Мы люди обидчивые… Вон, сколько воронья. Чем не мишень?

— Не буду. Пусть летают.

— Любишь зверушек? Слыхал, Лес! Добряки они добренькие, оказывается… Вот почему все ваши охотники горькие пьяницы. Заливают совесть свою страдающую… Хах!

— Там, на горке, сухое дерево. Смотрите.

Я поворачиваю голову в нужном направлении, судя по движениям Лучика у моего правого бока. Она прицеливается. Волна холодной деловитости касается меня, как влажный язык.

— Тик, два, три, — считает армеец. — Ого!

Скупой плевок выстрела вонзается в воздух. Где-то выше и дальше с громким деревянным треском разлетается щепа, а за ним следует сползающий грохот и удар, приглушённый травой.

— Ого, — повторяет наш собеседник. — Это лучше, чем в ворону. Там бы мясо во все стороны, как дождь.

— Разрывные. Полная обойма на тридцать. И две запасных. Но заставить вас не могу, конечно…

В голосе Лучика небрежность. Держится так, будто не особо заинтересована в сделке. На любой ярмарке выторговала бы всё, что захотела, да ещё и деньги бы остались.

— Сколько таких у вас, ты говоришь? Четыре? Но откуда?

— Прежние.

— Если бы мы жили, где живёте вы, мы бы тоже ходили в каменный город. И тоже нашли бы… Вы там нашли?

— Завидовать плохо.

— Дерзишь.

Я напрягаюсь. Армеец смеётся.

— Ладно уж. Такой красавице можно. Пусть братец притащит остальные. Да поживей, пока я не передумал…

— Притащить остальные можно только с людьми, их нынешними владельцами, и толпой любопытствующих. Много ненужного шума.

— Так что — мне идти в деревню?

— Да. С нами.

— Считай, сговорились. Только вот ещё что…

— Ну?

— Помимо стрелов. Ты мне понравилась. Поедешь со мной.

Молчание Лучика означает «нет». В этом молчании — то, как она качает головой и то, как направляет дуло своего убийственного орудия на шагнувшего к ней человека. Он останавливается. Думаю, это из-за огнестрела, который сейчас смотрит ему в живот.

— Решай. Потому что там, — армеец резко выбрасывает руку в сторону, со свистом рассекая воздух. — Уже они. Конфедераты.

На ярмарке устраивают и потешные бои — люблю послушать, как люди лупцуют друг друга. Подушками ли, которые набиты куриным пером и, разрываясь по шву, словно обдают тёплым снегом, снопами соломы или просто на кулаках. Кулачные драки бывают почти всамделишными — кое-кто после них не досчитывается зубов. Но и награда для победителя тоже серьёзна: бочонок браги, окорок, кинжал. Я всегда трусь в передних рядах, хотя зрителям там часто достается, когда разгорячённые соперники входят в раж настолько, что ничего и никого вокруг не замечают, обоняю запахи азарта и злости, заражаюсь ими сам, прыгаю и кричу. Так мне кажется, что я тоже дерусь и обязательно выхожу победителем.

Так-то я к дракам приспособлен не очень. Не вышел ростом и сложением, а ещё и лишён одной важной вещи, которая есть у всех других людей. Но зато я умею подниматься с земли, как бы обидно и тяжело ни было, потому что знаю, что лежачего, особенно такого, как я, провоцирующего своей особенностью, которая прямо кричит о том, что я не могу дать отпор, бить приятней и проще. Знанию меня научил отец. Конечно, не этого желая.

— Тупой бельмастый выродок.

Он оскорбляет этим не только меня, но и маму. Он знает об этом? Я спрашиваю, запоздало понимая, что мне в голову сейчас полетит бутылка. Я хорошо различаю свист её, запущенной с яростной силой, и вовремя подаюсь вбок: глиняные черепки брызгают, когда бутыль ударяется о стену. Один царапает меня по щеке.

— Не смей говорить о ней, ты, ничтожество! — рычит отец.

Поняв свою промашку, я стараюсь не злить пьяного ещё больше, но даже моё молчание его раздражает.

— Ошибочно появившийся на этот свет неблагодарный калека, которому лучше и справедливей было бы не существовать вовсе, — в моменты крайнего бешенства отец начинает говорить обо мне так, как будто рассказывает кому-то постороннему. — Занявший по праву принадлежащее другой место под небом и солнцем. Смеющий раскрывать свою пасть наглеца и нахлебника. Слабосильный, жалкий неумеха, бесполезный в хозяйстве, не умеющий зарабатывать деньги. Кто он таков, чтобы препираться со мной? Кто он таков, чтобы поганить своим грязным языком и мыслями память о святой женщине?